«Ты пойми, офицеры ФСБ всегда добиваются своих целей!» Антифашист Виктор Филинков рассказывает о первых сутках после задержания

Аэропорт Пулково. Задержание и угрозы

Первая встреча с оперативниками ФСБ. «Это СС или ВВ?»

Мое задержание началось 23 января 2018 года у терминала А08 аэропорта Пулково. Мой самолет вылетал в 20:05. Вокруг мест для ожидания в течение получаса ходили люди в гражданской одежде, по которым было видно, что лететь они никуда не собираются. Меня окружили пять-шесть человек, передо мной стоял мужчина средних лет, одетый в клетчатую рубашку розоватых оттенков. Он развернул удостоверение в коричневой обложке и представился: «Майор ФСБ Карпов, — я не уверен насчет фамилии, в корочке я ничего не разглядел. — Пройдемте с нами». Я удивился, спросил, в чем дело. Сзади послышалось: «Телефон у него забери!». «Отдайте телефон, пройдемте с нами», — сказал человек в клетчатой рубашке. Я подчинился, отсоединил наушники и протянул ему смартфон. «Все телефоны! — снова услышал я за спиной. — Ладно, там разберемся». Это был единственный сотрудник ФСБ на моей памяти, который представился при встрече.

Меня поместили в комнату с входом по пропуску. Внутри был серверный шкаф, тумба, неизвестный мне прибор размером с банкомат, стол со стульями, кожаный диван и шкаф. Вещи сложили на тумбу, а меня попросили присесть на «диванчик». Я посмотрел на настенные часы, было примерно 19:35. Примерно через час подошла первая пара сотрудников. Мне задавали вопросы на множество тем, включая мою зарплату. Я даже подумал, что будут требовать взятку.

Через час пришли еще двое: «Ну что, Витя, ты уже понял, почему с тобой происходит то, что происходит?» — спросил один из вошедших. Я ответил: «Не понимаю, что происходит?» — этот вопрос я задавал уже не первый раз, на что до этого мне отвечали, что это простая проверка, что самолет задержат и тому подобное.

— Тут один тоже не понимал, а потом упал один раз и все понял.

— Вы мне угрожаете?

— Нет, просто рассказываю, как бывает.

К этому моменту я уже разблокировал смартфон (не показывая пароль) сотрудникам, но отказался разблокировать ноутбук, так как он рабочий и на нем исходный код стоимостью в миллионы долларов. В комнатке была камера, работала ли она — я не знаю. Мне сказали выпотрошить рюкзак. Среди прочего, выпали фото супруги и знакомых, один из которых был в полицейской шляпе: «А это кто? Он что, полицейский?» — разглядывая мои личные вещи спрашивали они. Мой мобильный включили, начали смотреть смс, вызовы и список контактов. Паспорт, удостоверение республики Казахстан (Филинков гражданин Казахстана — МЗ) и билеты у меня отобрали. Документы мне больше не вернут, а билеты и все вещи вплоть до обыска заставили меня таскать самому. Смартфон также тщательно исследовали, спрашивали про фото на нем и что-то сами фотографировали своими смартфонами, направляя камеру на дисплей моего.

Большую часть исследований проводила первая двойка. Из уст Бондарева К.А. звучала фамилия Исаев. Что этот человек именно Бондарев К.А., я узнаю только 29 января. Пришлось одолжить одному из этих людей зарядку. Блок мне потом вернут, а провод — не помню. Вещи сложили обратно в рюкзак и повели в отдел полиции, войдя туда по своему электронному пропуску. Из внутренней комнаты с окнами вышел полицейский и попросил вошедших представиться. Ему показали корочку, после чего он попросил сотрудников ФСБ больше не входить по своим пропускам без предупреждения: «Нас тут трое, а вас такая толпа заходит. Мы напряглись». Попытались «пробить» мои отпечатки пальцев, но пальцы читались плохо — ПАПИЛОН (прибор для сканирования и распознавания отпечатков пальцев — МЗ) подсвечивал их красным, поиск ничего не дал. После отдела еще 20-30 минут забирали багаж. Кто-то (возможно, Бондарев К.А.) помогал его нести. Кажется, отнес он его в «приору». Перед самым выходом сотрудники ФСБ аэропорта обсуждали, куда они потом пойдут, решили, что в макдак, и из аэропорта они не вышли.

Выйдя из аэропорта, мы повернули налево, я увидел минивэн синего цвета с тонированными стеклами. От минивэна шли навстречу двое людей в масках (бафф, закрывающий лицо). Один был высокий, на его перчатках было усиление (узор на перчатках был похож на углепластик — клетчатый), а второй был низкий. Они оба были одеты в скамы (военные брюки с накладными карманами на бедрах — МЗ), куртки, перчатки темных, близких к черному цветов военизированного стиля. Высокий надел на меня наручники (спереди, не туго) и, затолкав в машину, начал ощупывать. Ему сказали: «Не надо», на что тот ответил: «Ну откуда я знаю, может, у него там лезвие спрятано!». Следующие два раза он тоже меня ощупывал. Затем он впихнул меня на второй с конца ряд, опустил мне голову в колени и приказал сидеть так. В дальнейшем, поняв, что он почти не следит, я приподнимал глаза и мог слегка повернуть голову, чтобы осмотреться.

Мы выехали из аэропорта. «Я покажу, куда ехать», — сказал оперативник. Я видел у него смартфон с навигацией, так как подголовника не было на месте передо мной. Я пытался запомнить, куда мы едем, но быстро забросил это дело — как окажется, этого и не было нужно. Пока мы ехали, сотруднику звонили, другой сотрудник спрашивал: «Это СС или ВВ?». «Это СС», — отвечал человек, которому звонили, про собеседника. Телефонные разговоры не были живыми: «Да, все хорошо, едем вот уже с Виктором». Такие разговоры были еще несколько раз за следующие сутки.

Человек (высокий, он сидел справа от меня) все время что-то мял в руках, но я не мог четко разглядеть, что это было (но не шокер), возможно, мял перчатки или усиление на них. Это нервировало меня. Во время первой или второй поездки высокий пересаживался с низким. Все остальное время справа от меня сидел высокий.

Управление МВД. Медосмотр перед пытками

Оперативники ФСБ стоят в очереди на рентген

Приказали вылезать из авто. Я вылез, люди в масках схватили меня под руки, один — тот, что пониже — начал поправлять свой бафф (возможно, он ехал с открытым лицом), и они поволокли меня на крыльцо. Высокий сказал: «Да, закрой, а то там камеры». На красной табличке, мимо которой они меня вели, было написано: «…МВД по Красногвардейскому району». Сотрудники полиции (они были в форме) не были удивлены гостям, меня провели в небольшую комнатку с лавочкой, столом, стулом и ПАПИЛОНом.

Полицейский (под пристальным присмотром двух–трех сотрудников ФСБ, было тесно) прислонял мои пальцы к стеклу ПАПИЛОНа, качество часто его не устраивало, и он повторял процедуру. Видя «Качество: 47», он обычно успокаивался. «Отчество?» — спросил он меня. «У меня нет отчества в паспорте». «Ну, нет так нет», — согласился сотрудник и нажал ввод, оставив это поле пустым. Далее, возможно, шло обсуждение списка стран, отказавшихся от отчеств в паспортах. «А кто внес-то?» — спросил полицейский, оборачиваясь к окружающим. «Ну, ФСБ, наверное…» — ответили ему.

Долго мы там не задержались, меня со все так же слегка застегнутыми наручниками повели в минивэн. Голос сотрудника приказал держаться за серебристой «приорой». Пока мы ехали, в рюкзаке звонил мой мобильный, который для исследования включили сотрудники ФСБ из первой пары прибывших в аэропорт.

Мне снова приказали выйти, но взять рюкзак с последнего ряда. Это было неудобно делать в наручниках, но после выхода с меня их сняли. Люди в масках в здание не пошли; на здании была табличка: «… больница 26». Обычная больница, практически все в ужасном состоянии. В регистратуре были очереди, сотрудники ФСБ даже возмущались, что нам придется ждать со всеми. Все вопросы решал прибежавший медик из числа руководства больницы, выглядел он молодо, с небритостью, среднего — или ниже — роста. Долго решали, что делать с полисом, так как я иностранный гражданин и ОМС у меня нет. Сотрудники ФСБ предлагали оплатить обследование из моего кармана: «А че? У тебя денег много?». В регистратуре сотрудники сообщили, что им надо провести мое «освидетельствование».

Опросили по жалобам меня без очереди. Я давно не был у врача, все ждал полис ДМС от компании, который должен был получить в феврале, поэтому жалоб у меня было много: шея, спина, псориаз, ноющие суставы (особенно колено), головные боли и прочее. Доктор заметил на правой руке уже желтый синяк и спросил, откуда он у меня. Я не помнил. Оперативники делали предположения, что меня хватали. Сотрудники ФСБ достали мой телефон из рюкзака, он сел от входящих. Приказали искать зарядку. Я нашел, и один из них унес ее с телефоном. Потом он возмущался, что я обманул его, сказав, что телефон пару недель без зарядки живет.

Перед сдачей крови мы ждали прихода врача, конвой из сотрудников что-то громко обсуждал, и доктор, что сидела с нами, сделала им выговор: «А я вам не мешаю?», а впоследствии выгнала почти всех: «Так, ждите снаружи! Вы что, его конвой?». Оперативники огрызнулись, но вышли, со мной остался один. После взятия крови (три, если не ошибаюсь, пузырька из вены) мое тело снова осматривали (уже целиком) — наверное, хирург. Пришел еще один сотрудник, его позвали посмотреть мою татуировку и сделать ее фото. Вернувшись в предыдущую комнату, меня просили касаться носа с закрытыми глазами, водили по рукам, просили сжать руки доктора и прочее.

Очень долго ждали очереди на рентген: «Уже третий час! Зачем ты сказал ему, что у тебя колено болит?» — возмущался сотрудник ФСБ. «Кто это тебе звонит?» — демонстрируя мне экран моего телефона, спросил оперативник. На дисплее было: «+380 … 99 is calling…». «Не знаю, может, жена…» — ответил я. «Ну номер же украинский!?» — вопрос сотрудника УФСБ России по СПб и ЛО (управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области — МЗ) был риторический. Пока стояли, я пытался узнать, в чем дело.

«Мне так нравится, как они все сначала говорят, что не понимают ничего!» — выпалил кто-то из них (не Бондарев К.А.).

В комнате рентгена стоял рентгенный аппарат Samsung, который выглядел очень футуристично. Наклейки, гласящие об опасности поражения глаз лазером, сетки разметки были на английском. Один из сотрудников ФСБ прошел в комнату управления, возможно, Бондарев К.А. Мне сделали рентген почти всего тела: голова профиль/анфас, корпус, поясница, таз, левое колено. Точное количество снимков я не помню, может, семь-десять.

«Он здоров! Ничего на рентгене нет!» — воскликнул оперативник, подходя с документами. Не то, чтобы я был рад — боли-то я чувствую. Они убрали мой телефон в рюкзак, и мы двинулись к выходу.

Volkswagen, в котором пытали Филинкова. Рисунок сделан по описанию Виктора его супругой Александрой

В минивэне. «Не дергайся, я еще не начал»

Зеленый огонек и электрическая дуга. «Я сдался практически сразу»

У минивэна уже стоял человек в маске (высокий), он спросил: «Все?». «Да, застегивай его сзади», — скомандовал ему Бондарев К.А. Я был удивлен. Человек в маске затолкал меня в авто: ощупал, вдавил на второй с конца ряд, заломил руки за спину, надел на меня наручники. Затем он натянул мою шапку мне на лицо и что-то прокричал мне в ухо, силой пригибая мою голову к коленям. Я очень испугался. Водителю приказали ехать за «приорой», но я не помню, когда мы тронулись. В машине точно был Бондарев К.А., водитель, один–два человека в масках и еще один–два оперативных сотрудника УФСБ России по СПб и ЛО, в руках одного из них я видел смартфон с включенным дисплеем (возможно, открыт был мессенджер Viber или WhatsApp), то есть в машине было не менее пяти человек помимо меня.

Подголовника на месте Бондарева К.А. не было с самой первой поездки. До этого момента смысл этого мне не был понятен. Теперь я понимаю, что либо это специальный автомобиль для таких «мероприятий», либо готовили его, пока я был в аэропорту. Одно было ясно мне в тот момент наверняка — обследование, подголовник, наручники за спиной, шапка на лице, люди в масках — все было спланировано заранее и никаких вопросов у присутствующих не вызывало.

Дышать было сложно, и я решил освободить лицо от шапки. Я начал медленно сдвигать шапку, но смог освободить только нос, после чего человек в маске, как мне кажется, левой рукой прижал меня к сиденью, а, как мне кажется, правой нанес два удара в правую часть грудной клетки, в нижнюю часть грудных мышц. Я сжал челюсти, ожидая ударов в лицо, чтобы он не выбил мне зубы, но он заломил меня в прежнюю позу головой в сторону колен. Бил он явно не ладонью — площадь удара была небольшой. Когда он повторял эти удары в грудь потом, когда я уже мог видеть больше, чем темноту шапки, я заметил, что бьет он кулаком, но ладонью ко мне. Вернув меня в прежнее положение, он начал бить по спине — также не посередине, а справа от позвоночника. Я издал какие-то звуки сквозь зубы.

«Не дергайся, я еще не начал», — сказал человек в маске. Бондарев К.А. сказал что-то вроде: «Витя! Витя!» — и нанес несколько ударов по моему затылку. Площадь удара была большой, и я решил, что бьет он ладонью. Его голос был ровно передо мной, за спинкой, в которую вдавливалась моя голова от этих ударов, а слова были с ними синхронизированы.

Я был в панике, было очень страшно, я сказал, что ничего не понимаю, после чего получил первый удар током. Я снова не ожидал такого и был ошеломлен. Это было невыносимо больно, я закричал, тело мое выпрямилось. Человек в маске приказал заткнуться и не дергаться, я вжимался в окно и пытался отвернуть правую ногу, разворачиваясь к нему лицом. Он силой восстановил мое положение и продолжил удары током.

Удары током в ногу он чередовал с ударами током в наручники. Иногда бил в спину или затылок-темя, ощущалось как подзатыльники. Когда я кричал, мне зажимали рот или угрожали кляпом, заклейкой, затыканием рта. Кляп я не хотел и старался не кричать, получалось не всегда.

Я сдался практически сразу, в первые минут десять. Я кричал: «Скажите, что сказать, я все скажу!» — но насилие не прекратилось.

Их угрозы звучали очень убедительно, я верил, что они их воплотят, если я не соглашусь. Я ни разу в жизни не падал в обморок, не терял сознания от ударов в голову, только координацию, то есть «плыл». Один раз, от удара кирпичом в висок, я свалился в полном ступоре, окоченев — но остался в сознании, даже падал с открытыми глазами и быстро оклемался. Я считал это плюсом своего организма, но в этот раз… от ударов в голову опять… хотелось упасть в обморок, но в обморок не падалось. Я сдался с уверенностью, что в противном случае я потеряю здоровье. Если честно, то я не уверен, больше ли я потеряю в тюрьме, чем мог бы в той ситуации. В СИЗО я чувствую себя плохо, местные врачи и фельдшеры вряд ли имеют возможность диагностировать мои проблемы и точно не имеют возможности меня лечить. Страшно представить, что будет на строгом режиме.

Не знаю, правильно ли я поступил, но сейчас, когда пишу эти строки, следы [пыток током] пропадают, а прокуратура и Следственный комитет бездействуют. Следов на груди уже нет, на ноге вчера насчитали 33, из которых шесть пар. Сегодня я могу различить лишь 27. Возможно, стоило потерпеть немного и стараться оставлять свои биологические следы в том числе до начала пыток, но в тот момент думать о чем-либо вообще было тяжело, да и не думал я никогда, что меня будут пытать.

Никаких передышек не было, удары и вопросы, удары и ответы, удары и угрозы. «Ты сейчас на мороз голый пойдешь, хочешь?», «сейчас мы тебе по яйцам бить будем шокером» и прочие угрозы произносил в основном Бондарев К.А. Человека в маске обычно интересовало положение моего тела, крики, он заламывал меня, хватал за шею, «шкирку», руки и куртку, а также наносил удары в спину, грудь, затылок и изредка в лицо — когда я снова пытался отвернуть ногу, разворачиваясь спиной к окну.

На фоне ударов током обычные удары ощущались слабо, удары по голове я фиксировал в основном, когда белело в глазах. Набор фраз человека в маске был скуден: «Че ты щемишься? Я еще ничего не сделал!» — говорил он, когда я вдавливался в окно, когда он «трещал» шокером у лица или рядом с ногой. Это все было очень унизительно, я чувствовал свою полную беспомощность и беззащитность. Я думал, если буду играть по их правилам, мне не будет больно, но больно мне было в любом случае. На некоторые вопросы ответа не было и у них.

— Где оружие?

— Какое оружие, я не знаю ничего, — отвечал я, после чего меня били током.

— Все ты знаешь, где оружие? — Бондарев К.А. не успокаивался.

— Скажите, я скажу, как скажете! — надеялся на пощаду, но все равно получал удары. После нескольких итераций такие вопросы снова менялись на те, на которые ответы были.

Человек в маске бил током в разные места: наручники, шею, грудь, пах, но самым удобным местом была моя правая нога — он прижимал меня к окну, фиксируя мое тело, прижимал шокер, жал на кнопку и держал так, ногу мне в этой ситуации девать было некуда. Бондарев К.А. время от времени повторял удары мне в затылок, всего он мне нанес не менее десяти ударов.

«Так, теперь по порядку будешь повторять». Дальше шло перечисление тем, по которым я должен был рассказывать. Список был длинный, пока его зачитывали (не Бондарев К.А., голос был другой, как я думаю), я забыл его почти целиком. «Простите, я забыл начало…» — я пытался оправдаться, после чего меня снова били током пуще прежнего, озвучиваемые угрозы повторились: мороз, яйца.

«С женой ты почему?» — спросил Бондарев К.А. «Я люблю ее!» — кричал я. «С кем она общается?» — «Я не знаю»! — «Ее ****, и ты не знаешь?» — некоторые вопросы повергали меня в шок и унижение особенно сильно.

«Пароль! Пароль от ноутбука!» — [спросил] кто-то из оперативников. Я пытался вспомнить, поэтому получил удар током. «Я вспоминаю!» — кричал я. «viktor.filinkov.***», — продиктовал я. «Слитно? Одним словом? Сука, мы же проверим, если ты ******* [лукавишь], тебе ****** [конец]!» — кричал оперативный сотрудник УФСБ. Мне было очень плохо, я не хотел, чтобы они читали мои переписки с женой и близкими друзьями. Я чувствовал полную потерянность и обреченность, мне никогда не было так плохо, я не понимал, как все эти люди сидят здесь и спокойно совершают такое насилие.

«Слышь, ты че, обосрался? Че так воняет?» — кто-то спросил. Мне показалось, что пахнет чем-то горелым, запах действительно стоял сильный и не очень приятный. Я смотрел на свою ногу, она была в темных пятнах, но я не мог разобрать, что это за пятна. Я думал, что от шокера, но они были в большинстве смещены к внутренней части бедра.

Зеленый огонек на шокере вводил меня в панику и ужас, а электрическая дуга между толстыми электродами освещала, как мне показалось, все авто.

Обочина. ОМ 938. «Ой, сейчас снегом умою его»

«Меня трясло, очень сильно трясло»

Как все закончилось, я помню плохо, но меня вытащили из минивэна, кто-то заметил, что у меня лицо в крови. Человек в маске завел меня за микроавтобус — это первый и единственный раз, когда я оказался с торца, до этого меня подводили-уводили перпендикулярно авто. Я посмотрел направо и попытался запомнить номер. Это было очень тяжело, голова была готова взорваться, все тело болело. ОМ 938, как мне кажется, было написано на номерном знаке.

«Ой, сейчас снегом умою его — Витя, ты что, ударился? Наверное, когда тормозили! — Да, возьми его шапку и вытри ему уже, и че ты с этим снегом!» — говорили оперативники. Кто-то побежал на обочину за снегом. На подбородке я и вправду что-то чувствовал. Неизвестный стянул шапку и поводил ею по лицу.

Было светло, возможно, на дороге было искусственное освещение. Передо мной были деревья, их плотность оценить не могу, но через верхушки было видно луну. Серебристая «приора» стояла чуть впереди, ближе к обочине, параллельно минивэну.

Меня трясло, очень сильно трясло: руки и тело непроизвольно двигались, наручники звенели. Начиная с этого момента меня так трясло каждый раз, когда я оказывался на улице или в непрогретой машине. Это не было связано с холодом напрямую: я был в сплавовской «аляске», да и мороза особого, как мне кажется, не было. Просто очень сильно трясло, до пыток и после ИВС такого не было.

Наручники сняли, снова легко застегнули спереди. С наручниками были какие-то проблемы, я точно не помню, но у людей в масках были свои наручники, и они были должны остаться с ними. В какой-то момент времени эта проблема обсуждалась, но в итоге, начиная с «приоры», как минимум, я был в наручниках, соединенных двумя пластинками. Был ли до этого я в наручниках с цепью — я не помню.

Управление МВД. Кровь и сникерс

Сотрудник ФСБ Константин Бондарев не спал двое суток

Мы вернулись в «…МВД по Красн…», я сидел на лавке, рядом стоял рюкзак. Меня спросили, ем ли я шоколад и что буду пить. Я кивнул и попросил воды. Все оперативники ушли, кроме Бондарева К.А., который начал исписывать листы. Изредка он задавал «уточняющие» вопросы, проверял, что я помню и исправлял, если я ошибался. Принесли сникерс SUPER и воды. Очень болела голова, шея и ноги. Я съел половину сникерса, отложив вторую часть справа, есть было сложно, я чувствовал сильную слабость. Говорить было тяжело, я был подавлен.

«Он штаны кровью залил! Это плохо! — Ой, да купить ему трико и все — Может, отмыть?». Я присмотрелся. Темные коричневые пятна правда были похожи на кровь. Кто-то бросил мне очень маленький кусочек мокрой тряпки и приказал оттирать. Я тер. «Че ты трешь?! Большие пятна три!» — приказали мне. Мои вялые попытки отмыть пятна были тщетны. «Ладно, что-нибудь придумаем», — отбирая у меня тряпку, говорил оперативник.

— Сколько время?

— 7:30.

Бондарев К.А. жаловался, что двое суток не спал. «Ты сейчас подписываешь или сутки в другой регион РФ на опознание будешь ехать с этими же людьми. Ты пойми, офицеры ФСБ всегда добиваются своих целей! Все равно будет так, как мы решим!» — запугивал меня Бондарев К.А. Угроза ехать в другой регион РФ будет повторена еще раз в мой адрес, в одной из последних редакций она дополнилась: «И сутки обратно!» — и звучала вроде не только из его уст. Они называли это «машина со спецами».

«Ты че такой? Устал? Спать хочешь? Даже шоколадку не доел», — мне протянули вторую часть сникерса. Я доел.

Листов было несколько, было написано, что это «опрос». Я не знал, что это такое, и все еще не понимал свой статус. Я все подписал, в том числе, что «с моих слов записано верно». Будучи в этом месте уже второй раз, я попытался оглядеться: как мне кажется, здание из светлого кирпича, внутренняя парковка, как минимум с одной стороны — жилые дома.

Обыск. Листочки с паролями

Соседа «тоже забираем», а то «что-то он не согласен»

Меня привезли на обыск. Сложности подъезда к дому знал только Бондарев К.А., и он объяснял, как припарковаться. Все было заставлено машинами. Сотрудники УФСБ представились, показав удостоверение консьержке и сказали, что будут вестись следственные действия, что нужны понятые не из числа жильцов. Она спросила: «И в какой квартире?», но ей сказали, что это тайна. Она вызвала дворников, кто-то из оперативников уточнил: «А они русские?». «Ну да», — ответила ему консьержка.

Из моего рюкзака достали ключи и открыли дверь. Двое сотрудников ломанулись вперед: «Встал! Встал быстро! Подъем!» — слышалось из комнаты, затем звуки падения. Падал [сосед по съемной квартире] Степан. Оперативники редко называли его иначе, чем «Бандера», «Степан Бандера», а несколько раз назвали «бешеным» или как-то так.

Был человек с сумкой, оттуда он достал принтер и ноутбук, разместившись на кухне. Не помню, когда он пришел. Также уже к середине обыска пришли еще двое, они «занимались» Степаном в комнате. Со Степана истребовали все пароли к многочисленным его ноутбукам, смартфонам и прочему и приклеивали их, записывая на бумажки, на скотч к технике. Почти сразу после входа оперативники отзвонились, чтобы за Степаном приехали еще люди.

Балкон, комната, коридор, кухня. Понятым приходилось объяснять, что за оперативниками надо ходить и следить. Было видно их желание провести обыск «чисто». Я был удивлен, что мне ничего не подкинули — видимо, мне была уготовлена роль второго плана. С другой стороны, подкинуть мне в рюкзак что-то после прохождения всех контролей в аэропорту было бы опрометчиво. Понятые сами по себе положения не меняли, смотрели в основном в пол. Я пытался ставить ногу так, чтобы демонстрировать окружающим пятна крови на джинсах, но, как мне кажется, это произвело эффект только на Степана, напугав его еще сильнее.

«Так, и копию протокола получать у нас будешь ты», — указав на меня, произнес человек с принтером. Подписывать пришлось какие то листы и печати, которые наклеивали на сумку с изъятым. После росписи на наклейках с печатями с понятыми попрощались. К слову, всю технику сложили в сумку моего багажа, оклеили скотчем и наклеили печати.

Мы уже были на кухне, человек у ноутбука оформлял протокол, когда вошла еще пара человек. Их я почти не видел, только слышал. Они увели «Бандеру» в комнату, где начали его «обработку». «Ну он же тебе говорил что-нибудь? Ну, это понятно, но ты должен сказать что было. Ну, что он фразочки бросал в переписке, у него мелькало, понял?». Степан явно не понимал, в комнате почти перешли на крик. Константин Бондарев поспешил в комнату, чтобы их успокоить и прикрыть дверь, ведь сам он пытался строить со мной «сотруднические» отношения и понимал пагубность того, что моего знакомого уговаривают оклеветать меня. Я все слышал, но виду не подал. Бондарев К.А. комментировать поведение его коллег не стал, видимо, решив, что я ничего не понял.

Я сидел на стуле, думать все еще было невозможно. Переваривая информацию, я понял — будут топить меня в любом случае, их «хорошее отношение» — лишь замыливание глаз, убалтывание, чтобы лишний раз не прибегать к угрозам.

«А этого тоже забираем?» — бросил вслед уводящим Степана коллегам оперативник из «моей команды». «Ага, что-то он не согласен», — ответили ему.

В какой момент меня «переодели», я не помню. Сначала мне приказали вытащить шнурки из обуви, затем собрать трусы и найти кофту, намекая, что в ИВС будет холодно. Приказали снять штаны, кто-то кинул мне трико Степана с его сушилки. «И футболку переодеть!» — поступил еще один приказ. Я снял свою старую, заношенную футболку для путешествий KAZAKHSTAN голубого цвета и принялся искать замену. Нашел не менее старую футболку Vintage Holiday, подаренную старым другом Борисом, заодно кинул в пакет штаны от комплекта термобелья и надел декатлоновскую кофту поверх термокофты. Лучше вспотеть, чем замерзнуть, подумал я.

Также когда в коридоре из моего кошелька доставали все, выпотрошили в рюкзак мои наличные средства, около двух тысяч рублей. Я сунул в задний карман [брюк] те же купюры, тогда я еще был в них.

Здание УФСБ. Опрос и его редакторы

Следователь, которого «дернули» из отпуска, не понимает, что происходит

В здании УФСБ мы ждали какие-то пропуски на входе. Напротив меня сидел человек, одетый в форму расцветки мультикам, с закрытым лицом; рядом — парень в красной кофте и дама. Они что-то живо обсуждали, но я ничего не понимал, был готов уснуть. В какой-то момент передо мной стоял низкий мужчина с закрытым лицом, но без шапки. Он разговаривал с оперативниками, я ничего не мог разобрать. Волосы его были частично седыми; черный верх и скамы болотного, почти черного цвета. Он был очень похож на одного из тех «спецов».

На пропуске, при выходе и входе, сотрудники скидывали свои удостоверения в лоток под крупным окном с зеркальным покрытием, через минуту удостоверения им возвращали все через тот же лоток. Мы проехали на лифте на третий–пятый этаж и затем прошли еще один пролет. Меня доставили в комнату в глубине коридора, в которой был мужчина.

Происходило примерно то же самое, что и при «опросе»: уточняющие вопросы и просьба подписать. За исключением двух моментов — первый лист, который мне положили на стол, гласил, что я свидетель по такому-то делу. Там была фамилия Пчелинцев. Я спросил, где мой адвокат. Ухмыльнувшись, мужчина ответил: «Адвокат? Ты свидетель, тебе не положено. А у тебя он есть? Я могу позвонить. Номер назовешь?». Номеров адвокатов я не знал.

«Так, стул бери и на выход», — это была вторая странность. Мы вышли, я сел посреди коридора лицом в непонятную дверь, в которую зашел этот следователь с распечаткой моих «показаний». Из-за двери слышалось обсуждение моих «показаний». Поняв, что я слышу, следователь выглянул из-за двери. Возможно, дверь была двойной, после этого расслышать я уже ничего не мог. Мы вернулись в кабинет, шесть листов, что он уносил, отдал мне: «На, читай и проверяй», — с усмешкой сказал он мне. Я читал — ну да, все, как в опросе, я пытался докопаться до формулировок, и даже какой-то лист перепечатали, заменив слово «конституционный» на «государственный».

Пришел Бондарев К.А., принес чай с сахаром (две ложки, по моей просьбе). Больше даже отдельные термины оспорить не удавалось — мне рассказали, что от них зависит, в какое СИЗО я попаду, и что лучше мне сотрудничать. Я все подписал, в том числе, что я в курсе, что есть 51 статья Конституции РФ, которая не сработала — воспользуйся я этим правом, сотрудники УФСБ нарушили бы все мои прочие права.

Следователь еще несколько раз выносил листы с моими «свидетельскими показаниями» из комнаты. Стало понятно что у всей этой истории, авторами которой являются сотрудники ФСБ, есть главные редакторы, следящие, чтобы ничего не вышло из общей канвы.

Большую часть времени в УФСБ я провел в маленькой комнате следователя Алексея на втором этаже в начале коридора. Она была значительно меньше [комнаты] предыдущего следователя и следователя Беляева Г.А. Там был диван (на котором Бондарев К.А. разрешал мне недолго подремать в середине дня), крупный стол с компьютером (которым пользовались все), какие-то стеллажи, окно (в которое все курили), стул (на котором сидел я) и столик (на котором я безуспешно пытался дремать). Следователь Алексей рассказывал, как его «дернули» из отпуска, что официально он на нем, и что происходит, он не понимает. Он также разрешил всем, в том числе Бондареву К.А., пользоваться компьютером в его кабинете, предупредив лишь, что потом придут люди на опознание и всем придется выйти.

Слева — Volkswagen, на сиденье без подголовника, по словам Филинкова, сидел сотрудник ФСБ Бондарев, Филинков сидел позади него, а на заднем сиденье лежал рюкзак. Справа — стул в коридоре УФСБ и кабинет следователя Беляева. Рисунок сделан по описанию Виктора его супругой Александрой

Здание УФСБ. Разговоры с операми

Вирусы, нацисты, татуировки и феминизм

То, что происходило следующие часы в здании УФСБ по СПб и ЛО, я помню отрывками, время условно могу разделить на три части — до 19 часов, с 19 до ~23 часов и далее. Не все события я в состоянии отнести к тому или иному временному промежутку.

До 19 часов было много неформального общения между сотрудниками ФСБ и моего с ними. Обсуждали посадки, Мальцева, Навального, митинги и прочее. Один из людей, проведших много времени в кабинете, был выглядящий, относительно многих, молодо — он был пухловат и ленив. По-моему, он был в первой двойке прибывших в аэропорт и занимался моим смартфоном. По его же словам, он был в «машине со спецами»: «А я же был в той машине, что ты там про жену кричал? Что любишь ее? Серьезно? А почему «кря-кря»?». «Потому что уточка», — я пожал плечами, поняв, что они уже штудируют мой телеграм. У моей супруги на аватарке уточка, а подписана [она] там krya krya.

Там же он рассказывал истории, как раньше он ловил нацистов. Например, Антицыгана, который «радовался, когда ему дали 13» (вероятно, речь шла о неонацисте Георгии Тимофееве по кличке «Антицыган» из банды NS/WP, осужденном в 2012 году — МЗ). В какой-то момент ему звонили, после чего он ходил «вооружаться» — то есть ему надо было где-то быть конвоиром. Вернулся он уже вечером, с небольшим пистолетом (возможно, пистолетом Макарова) в кобуре с отделом для второго магазина, прикрепленной справа на поясе. Одет он был практично — черная кофта, черные скамы. Увидев скамы Splav моей жены во время обыска, он воскликнул: «У него штаны, как у меня!». Но на нем был не Splav, хоть внешне они и были практически идентичными.

В работе над моим делом желания особо не проявлял — когда Бондарев просил его дописать вторую версию опроса, жалуясь на третьи сутки без сна, обычно он отвечал: «Не, я хоть и в команде, но не очень понимаю, что тут и как». От работы он отлынивал по максимуму — когда другим сотрудникам звонили, он демонстрировал им жестами, что «его тут нет». Более того, ему удалось откровенно поспать, на диванчике сидя.

Еще он рассказывал, что ЦПЭ (Центру по противодействию экстремизму МВД — МЗ) заниматься нечем, вот они и за картинки со свастиками и сажают. Сразу вспомнил, как знакомому угрожали сроком сотрудники ЦПЭ, тыча распечаткой фото двух <нрзб> парней и с нацистскими тату, которую они нашли у него в сохраненных картинках.

В конце первого и начале второго промежутков времени в здании УФСБ шли войны с вирусами. Основную силу противника составлял вирус, являющийся .bat файлом (исполняемый batch скрипт cmd.exe), который не только прописывал себя в autorun.ini, но также оставлял ярлык в виде корзины, клик на которую рекурсивно скрывал все файлы в директории, меняя им атрибуты. «А где мои файлы?» — была одной из популярнейших фраз вечера. Анти-антицыган объяснял, что жать на «корзинку» нельзя, но некоторые сотрудники все равно жали. В течение нескольких часов Анти-антицыган вручную возвращал файлы коллегам и чистил флешки. Компьютеры в здании не были подключены ни к локальной, ни к сети интернет. Передача документов осуществлялась флешками. Добыв где-то дистрибутив антивируса, было запущено сканирование ПК следователя Алексея, в процессе которого было найдено большое количество вредоносных ПО, включая два VBS-скрипта для майнинга биткоинов.

Безотносительно его участия в пытках и работы в УФСБ, он оставлял впечатление умного и наиболее технически подкованного человека.

— Ну что, нашли в его технике что-нибудь? — спросил кто-то.

— Как сказать, пока не очень, — ответил ему человек со смартфоном (может быть, Анти-антицыган).

На время опознания меня вывели и посадили на стул в коридоре, где мне в том числе приходилось общаться с сотрудниками ФСБ, которые ходили мимо. Когда я рассказывал им свою историю, многие мне сочувствовали, но все были едины в одном — я сяду, и лучше мне «сотрудничать со следствием» независимо от моей причастности к чему-либо. В разговорах с ними и небольших дискуссиях был виден их однобокий взгляд на многие вещи, их «промытость», чувствовалась их инструментность, марионеточность. Отношения между сотрудниками были дружескими; [они] слегка пренебрежительны к званиям ниже, и [чувствовались] скрытность и покорность к званиям выше. Иерархия прощупывалась очень легко, даже не зная их действительных званий.

Анти-антицыган поведал историю о нацисте со свастикой на груди, которому пришлось содрать татуировку, «очистив» себя таким образом, так как на зоне ему жить не давали. Какое-то время сотрудники провели, обсуждая воровские тату. Анти-антицыган безуспешно пытался найти сборник тюремных тату с комментариями, затем сделал звонок коллеге, который отослал ему версию книги. Анти-антицыган искал там козла, осла и пентограму. Наиболее забавные находки он озвучивал.

— А ты татуху его видел?

— Нет, ну-ка покажи, — диалог следователя Алексея с Анти-антицыганом с просьбой ко мне. Задирать штанинину в районе икры мне было неудобно. «Спас» положение Анти-антицыган. «Да вот, смотри, я сфоткал!» — продемонстировал фото моей татуировки с экрана своего смартфона. Фото скорее всего было сделано в больнице во время осмотра.

—Ооо, это что? Козел? Прописка в хате тебе обеспечена! — прокомментировал фото следователь Алексей.

— А кто тебя «греть» будет? — спросил в комнате Бондарев К.А.

— Не знаю, — ответил я.

— А как же жена?

— Надеюсь, она не приедет, — выдавил я из себя, отгоняя мысли о пытках супруги.

— Ты че, еще не понял? — недоумевал Бондарев К.А.

— XXX на свободе почему? — назвал он чье-то женское имя.

Кто-то из присутствующих оперативников пытался его переубедить: «Не надо, сам потом все поймет». Дальше шло перечисление целого списка женских имен (пять–шесть), большую часть из которых я слышал впервые. «Где они все? Еще не понял? На свободе, потому что мы не звери». Я действительно недоумевал от происходящего. «Мы девушек не берем. Сядут только парни. Феминизм вещь хорошая, но мы так не считаем. Приказа брать девушек не поступало. Но твоей жене мы [плохо сделаем] даже в Киеве, если будешь плохо себя вести!» — закончил он. Я испугался.

Здание УФСБ. «Сам генерал»

Сотрудник ФСБ Константин Бондарев не спал трое суток

Еще до начала войны с вирусами пришла страшная весть — первая версия «опроса» не подошла, не удовлетворяла руководство. Бондарев сел за компьютер следователя Алексея и принялся набирать новую версию. До самого финала он сокрушался, что давно не спал, что уже сам не понимает, что пишет, а также упрашивал коллег его сменить или проверить написанное прежде, чем отдать на проверку «выше».

Набор текста шел действительно долго, в усталость Бондарева К.А. охотно верилось: он все время жмурился, разминал пальцы, вставал покурить, а скорость набора была крайне низка. Коллеги отказывали ему в помощи, но на одно «полезное» дело уговорить их у него вышло — сходить за шаурмой около 19:00.

На шаверму я согласился — это был мой второй прием пищи — а также снова попросил воды. Вернувшись, сотрудники обнаружили, что в шаурменной «7 видов шаверм» их обманули, положив пять вместо шести шаверм. Из напитков они принесли воды для меня и несколько бутылок кваса «Степан» (возможно, Разин).

С какого-то момента начались разговоры о том, что «мы» ждем адвоката. Как окажется впоследствии, мы ждали государственного защитника для меня. Ближе к его приходу мне объяснили, что лучше не дергаться. Мотивировали меня все так же: выбор между СИЗО с туберкулезниками был в их руках. Также на протяжении дня повторялись угрозы поездки в «машине со спецами» в случае, если я не буду подчиняться. Осознавая, что это еще несколько суток без сна в машине с преступниками, которые имеют возможность меняться, не давая мне передышек, я подчинялся. Еще была угроза оставить меня без воды: «А воды там не будет! Сколько человек без воды может?».

О пытках в здании УФСБ разговора почти не было, мои попытки сказать, что пытки — это бесчеловечно, что я подписывал листы, потому что нет выбора, ведь пыток я не хочу больше, резко пресекались: «А тебя пытали? Ты же сам ударился в машине! Понял?». Пресекал их не только Бондарев К.А. Поняв, что все там заодно, я боялся дальше рассказывать о случившемся ночью насилии. Я был сломан настолько, насколько было возможно.

Заходил некто, которого называли «сам генерал». Худощавый старый мужчина, его одежда напоминала военную форму, но, кажется, была обычным строгим костюмом. Внутри, после проходной, я видел только людей в штатском. «Генерал», насколько помню, тоже интересовался, почему я здесь так долго, кивая в мою сторону. Ему также ответили, что ждут адвоката.

Было очевидно, что «генерал» действительно имел высокий чин и мог согласовывать в том числе мои показания: «Зачем там ХХХ, когда сам генерал пришел?!». Он был неразговорчив, голоса его я не помню, как и смысла его прихода. Он посидел какое-то время в углу между стеной и диваном и удалился.

«Ну пусть хоть Генка посмотрит, что я тут написал! Я уже не соображаю вообще! Мне кажется, такой бред вообще!» — сдался Бондарев К.А., вставая из-за ПК и покидая кабинет. Через некоторое время вошел мужчина и сел за компьютер. Он почти сразу начал что-то набирать. «Откуда ты узнал о YYY?» — задал вопрос человек за ПК. «Из интернета, на Википедии прочитал», — вяло отвечал я. «Ты что, троллишь? У тебя где-то написано, что сотрудников троллить надо?» — послышалось с дивана (возможно, Анти-антицыган).

«Ну как? Вообще бред, да? Трое суток не спал» — слышал я крики Бондарева К.А. из коридора, адресованные «Генке». Человек за ПК что-то ответил, продолжая напряженно стучать по клавиатуре.

Сонливость почти не ощущалась мною в тот момент, было чувство, что я в чужом теле, а все происходящее нереально.

Мне задали еще несколько уточняющих вопросов — это были те же вопросы-проверки на усвоенные материалы, которые задавал Бондарев К.А. В основном они касались тем, которые я сам же и выдумал во время пыток, когда мне не верили, что я кого-то или что-то не знаю. Поддерживать целостность таких историй было тяжело: я уже не помнил, что отвечал, и не про все данные мог сказать — придумал их я или сказали оперативники.

Вторую версию опроса распечатали и приказали расписаться, что там в итоге написано — я не знаю. Листов было на удивление немного. После этого «Генка» вставил флешку, что-то сделал и забрал ее. Мне еще несколько раз сообщили, что все будет хорошо, если я буду сотрудничать.

Популярностью среди оперативных уполномоченных пользовался термин «шляпа» в значении «плохо»: «Сделал шляпу, это шляпа».

Наедине со следователем Алексеем он поведал, что верить обещаниям оперативников можно: «Потому что офицеры ФСБ всегда выполняют обещания! Всегда! Понял?» — это было уже второе «офицеры ФСБ всегда» за сутки. Оно крутилось в голове, часто дополнялось «применяют пытки». Решил, что даже нацисты не заслужили пыток. Вообще, нарушать закон, кичась тем, что его защищаешь — абсурд.

Здание УФСБ. Допрос

Адвокат по назначению не понимает, что происходит

Как я оказался в кабинете следователя, я не помню. Я сидел перед ним за столом. «Беляев Геннадий А.», — представился следователь, который недавно дописывал мой опрос. «Сейчас будем оформлять твое задержание, проводить обыск, потом с адвокатом пообщаешься перед допросом», — продолжил он. Пришел госзащитник, понятые, следователь, провел обыск — при мне не было вообще ничего, разумеется. Адвокат заметил, что обыск можно было и не проводить, на что Беляев дал комментарий, что он только из отпуска и что происходит, еще не в курсе, а также стал рассказывать историю, как после задержания в ИВС у подозреваемого нашли «травку» и предъявили качеству его обыска претензии.

На вопрос, согласен ли я с задержанием и признанием вины, я ответил отрицательно. «Нет? Точно?» — уточнил следователь. Я подтвердил, что виновным себя не считаю, законов не нарушал, о подготовке и совершения преступлений ничего не знаю. Официально мое задержание произошло 24 января в 23:30, спустя 28 часов с того момента, как у меня забрали смартфон.

«Ну вон, в углу у окна пообщайтесь» — указал место «конфиденциальной встречи без ограничения во времени» уже с адвокатом Беляев Г.А., закрывая кабинет и уходя вглубь коридора. К госзащитнику у меня был всего один вопрос: «Что делать?». «Если честно, я не очень понимаю, что тут у вас…» — ответил он.

Я вкратце рассказал ему, что за статью мне хотят повесить, что срок от пяти до 10 лет строгого режима, и какие бумажки я уже подписал, при этом ничего не нарушал. «Ну, понятно, что хотят, но первый раз будет условный срок…» — услышав это, я понял, что госзащитник не понимает, где он находится и что происходит. Пришлось его перебить: «По 205-й (статья 205 УК, «Террористистический акт» — МЗ) нет условного!». Мое и без того нулевое доверие к обитателям этого здания распространилось и на госзащитника. Про пытки я ему не сказал, потеряв всякую надежду на помощь. Госзащитник рассказывал, что следствие со всем разберется и надо с ними сотрудничать.

«Ну что, закончили?» — спросил Беляев Г.А., открывая кабинет. Мы прошли внутрь. Госзащитник спросил, в какое СИЗО меня отправят. «Ну, сначала в ИВС, а завтра после суда — либо в СИЗО-3, СИЗО-4 или Кресты-2, — ответил Беляев Г.А., смотря на меня. — Там от разного зависит, от заполненности, посмотрим, куда».

— Ну что, сотрудничать будем? — спросил он меня.

— Будем, — ответил я

— Вину признаешь?

— Признаю, — лишенный выбора и надежды, ответил я.

— Ну, тогда на основе опроса составлю…

Опять были вопросы, он нес откровенный бред. Следователя интересовали подробности моих «историй». Как и при заполнении опроса, вопросов-проверок по выученным в машине темам не было. Госзащитник просил «оставить место для досудебного», не задавать много вопросов.

«Хм, и вправду, по 205-й нет условного срока! Первая такая статья в моей практике», — проговорил госзащитник. Он сидел на диване и смотрел в смартфон. За стол он вернулся, когда «допрос» был дописан следователем и надо было его подписать. Я пробегал глазами, подписывал и отдавал адвокату листы. По окончании допроса следователь Беляев Г.А. произнес: «Консульство [Казахстана] я уведомлю». Разумеется, консульство уведомлено не было, как потом оказалось.

После допроса я просил адвоката связаться с моей женой и сообщить ей, что произошло и где я. «Ну ладно, но если следствие узнает, то это может разорвать досудебное, если это повлияет на следствие», — ответил он.

Кабинет следователя Алексея в здании УФСБ. Рисунок сделан по описанию Виктора его супругой Александрой

Изолятор временного содержания

«Спал ли я, я не понял»

В ИВС меня конвоировали пешком. Во время осмотра пришел доктор, он стоял в паре метров от меня и ко мне не подходил. Спросил про подбородок, я сказал, что ударился.

— А что за пятна? — продолжил он.

Я посмотрел на оперативников, они — на меня.

— Не знаю… — ответил я.

— Болят?

— Нет…

Дальше был следующий вопрос, в это время оперативники достали справку из больницы и вручили доктору.

— Что это? — спросил он.

— Ну, что он здоров, — пояснили ему. — 24 числа освидетельствовали.

Кто-то похихикал, что 24 января в 00:30, мол, было недавно (полагаю, был первый час ночи 25 января), хотя на самом деле прошли сутки.

В камере было темно и <нрзб>. Сокамерник спросил, «в первый раз или во второй». Он представился, но имени я не помню. На вопрос, за что он здесь, он назвал статью «сто… пять», точно я не помню. «Порезал. Ножом», — пояснил он. Я лег и закрыл глаза.

«Подъем!» — услышал я новость, что пришло утро. Закрыв глаза снова, открыл их от шума — сокамерника уводят. В третий раз уводили меня. «Мусор!» — скомандовал человек в форме. Я не сорил, да и нечем мне было; ответил, что мусора у меня нет. «Точно? Весь мусор, даже не твой!» — приказал он. Я собрал пару бычков, чьи-то носки и положил в мешок. Спал ли я — я не понял.

Суд. «Это не публичный дом». СИЗО

Меня доставили в суд. Часть лиц я уже видел; также все, кто меня конвоировал, были мне знакомы. В авто оба раза (в суд и из суда в СИЗО) со мной пытались неформально общаться на отвлеченные темы. Я все еще был подавлен и почти не говорил — говорили оперативники. Какое-то время мы сидели у зала, затем меня поместили в клетку, и суд начался.

«…Во время допроса подозрения следствия признал… сдерживающих связей нет… имеет доход… подкуп свидетелей… заключение под стражу…» — тараторил следователь.

Судья спросила, согласен ли я со следствием. Я ответил, что не знаю, что сказать. «На усмотрение суда оставляете?» — спросила она. «Да», — ответил я. Адвокат повторил: «На усмотрение суда».

Госзащитник через несколько минут подошел и сказал: «Ну, я пошел», — после чего покинул зал.

Уходя, судья сказал, что это на 40 минут. В какой-то момент я прилег на лавку в клетке. Следователь Беляев Г.А. подошел и сказал, что это не публичный дом и лежать мне тут нельзя. Затем он задавал вопросы по поводу знакомой жены и смогу ли я ее опознать.

Зачитав постановление, судья ушла в комнату и вернулась в штатском. «Вы, если на рапорт [Бондарева К.А.] ссылаетесь, то должны его представить суду!». На что сотрудники УФСБ ответили, что «всегда не надо было приносить и всегда все было норм». В постановлении написано, что суд изучил материалы дела, среди них был рапорт старшего о/у УФСБ России по СПб и ЛО Бондарева К.А. об обнаружении признаков преступления.

В СИЗО-3 сотрудники мне приказали разуться-одеться до прихода врача. «Ну, внешне только лицо», — сообщили врачу сотрудники СИЗО. Я все так же сказал, что ударился. Было несколько диагностических вопросов, где я сказал, что у меня псориаз. Сотрудники ушли, и я чего-то ждал. Пришел врач и снова задавал какие-то вопросы, сказал, что могу к нему обращаться по поводу псориаза. Про пытки я ему ничего не сказал, понимая, что сотрудники УФСБ все еще в соседней комнате — тем более, [они] могут быть в сговоре с СИЗО.

Исправлено 22 февраля в 23:44. В названиях двух глав текста «Отдел МВД» заменен на «Управление МВД», поскольку, судя по тексту Виктора Филинкова, его привезли в здание управления МВД по Красногвардейскому району Петербурга на Краснодонской улице (в подчинении у этого управления находятся несколько отделов полиции).